Лучшее за год XXIII: Научная фантастика, космическ - Страница 266

266

— Моя партнерша, — говорит Юинь. — Фу Ливэн. Она инженер-ракетчик, работает на правительство Тиешана.

Инженер-ракетчик.

Я не слышу имени девочки и остальных объяснений. Я отвечаю рассеянно, пока Юинь привычно заваривает чай, а Ливэн отсылает девочку наверх.

Инженер-ракетчик.

— Ты знаешь, что они не забыли о вас там, наверху, — обращаюсь я к Ливэн, когда Юинь садится. — На Эл-два находится боевой корабль, готовый уничтожить любого, кто попытается покинуть планету. — Назвать «Упорный» боевым кораблем — значит солгать. Но для ракет Ливэн, застрявших в индустриальной эпохе, маленький республиканский патрульный корабль с устаревшим набором лазеров и нейтронных пушек не менее опасен, чем стабилизатор Консилиума.

Ливэн пожимает плечами.

— Я их понимаю, — соглашается она. — Если мы покинем Ипполиту, погибнут сотни миллионов людей. Если бы дело обстояло наоборот, если бы мы были там, а мужчины оказались здесь, в ловушке, мы бы поступили точно так же.

— Но тем не менее вы сооружаете ракеты, — говорю я.

— Потому что я не хочу, чтобы моя дочь выросла в тюрьме, — отвечает Ливэн, делая глоток чаю. Она с решительным видом ставит чашку на стол. — Рано или поздно они забудут. И когда это произойдет, мы будем готовы.

«Готовы убить сотни миллионов», — думаю я. Но не говорю этого вслух. На самом деле я не считаю возможным, — хотя Консилиум и Республика страшатся этого, — что Амазонки принесут с собой то, что сделало Ипполиту такой, какая она есть, и это распространится дальше. Мне кажется, скорее Вселенная рано или поздно превратит Ипполиту в свое подобие, чем наоборот. Если бы я думал иначе, меня здесь не было бы.

Но я могу ошибаться.

Я рад, что не мне это решать.

— Сними вуаль, — внезапно приказывает Юинь.

— Что?

— Ты не Эзхелер, — говорит она. — Ты даже не женщина. Я хочу видеть, с кем я говорю.

Конечно, это не так просто. Мне нужно снять бурку, вытащить руки из рукавов и размотать ткань, укрывающую голову. И хотя блуза, штаны и сапоги по-прежнему на мне, полностью сняв бурку, превратившуюся в кучку тускло-лиловой материи рядом со мной, я почувствовал себя раздетым. Я вдруг понимаю, почему женщины Ипполиты продолжают носить хиджаб, почему вызывали такое возмущение попытки светских правительств XIII и XIV веков насильно запретить ношение вуали.

Я чувствую себя голым.

И, что еще более неприятно, я снова чувствую себя Сашей Рузалевым.

Я вижу, что Ливэн изучает меня, взгляд ее задерживается на моих руках, лице, горле. В этом взгляде нет ничего интимного или эротического, только сосредоточенное внимание, и внезапно я понимаю, что это: это сосредоточенное, холодное внимание натуралиста, пытающегося зафиксировать в памяти внешность представителя новой породы, которого он больше никогда не увидит.

Юинь тоже рассматривает меня.

— Моложе, чем я думала, — говорит она. — И хорошенький. — Это звучит скорее как обвинение, чем как комплимент. — Сначала я решила, что ты прилетел сюда, чтобы наяву пережить какую-то колониальную гаремную фантазию, но теперь я так не думаю. — После паузы она спрашивает: — Гей?

— Да. И прежде чем ты сформулируешь следующую гипотезу, скажу, что я здесь не потому, что думаю, будто Лихорадка Амазонок превратит меня в женщину.

Юинь пожимает плечами:

— Но некоторые прилетают сюда именно за этим. Один раз с тех пор, как я появилась здесь, и в архивах Этнологической службы имеются данные о двух-трех подобных случаях. Мистики, которые не верили в генную терапию и реконструктивную хирургию. Лихорадка убила их так же, как и всех остальных мужчин. Но ты ведь не мистик, так?

Теперь моя очередь пожимать плечами.

— Я естествоиспытатель, получил образование в Халифате. Иногда трудно провести границу.

— По-моему, я догадываюсь, — говорит Ливэн на своем плохом арабском. — Ты думаешь, что нашел лекарство от Лихорадки Амазонок.

— Более или менее, — соглашаюсь я.

— Такое тоже случается, — замечает Юинь. — Примерно каждые десять лет Республика сбрасывает автоматическую лабораторию с полной клеткой песчанок-самцов, чтобы испытать новейшее медицинское чудо.

— Лихорадка уничтожает и их, — говорит Ливэн.

— Это происходит потому, что Лихорадка не медицинская проблема, — отвечаю я. — Это просто симптом отклонения от причинно-следственной цепочки.

— Ты говоришь так, словно это имеет смысл, — произносит Ливэн.

— Для меня имеет. — Я отпиваю глоток чаю, а затем, когда ставлю чашку на стол, мне на ум приходит сравнение. — Смотрите, — говорю я, указывая на чашку. — Консилиум — я хочу сказать, Феноменологическая служба, — они считают, что Вселенная подобна воде в этой чашке. Листья — причинно-следственная аномалия Ипполиты. А Лихорадка — то, что образуется, когда вы кладете листья в воду; Лихорадка — это чай.

— И они установили блокаду, чтобы чай не диффундировал дальше. — Ливэн поднимает свою чашку и рассматривает ее со всех сторон. — Ты прилетел сюда, чтобы вытащить листья.

Я собираюсь ответить, но Юинь перебивает меня. Она смотрит мне прямо в глаза.

— Если бы ты мог излечить Лихорадку, — говорит она, — ты бы разрушил основы общественного устройства Ипполиты. Не просто общество, но всю экологию. На этой планете есть лишь один организм мужского пола, и он сидит на моем диване.

— Я сказал, что так считает Феноменологическая служба. Я не сказал, что я так считаю.

— Так ты не из ФС?

— Я вообще не имею отношения к Консилиуму. Меня финансирует Министерство иррациональных явлений лондонского Халифата, но в своих действиях я самостоятелен.

266