Лучшее за год XXIII: Научная фантастика, космическ - Страница 211

211

Стюард предложил укрепляющее средство товарищам Одюбона по несчастью. Те набросились на него с радостными криками, и он даже заработал поцелуй от симпатичной молодой женщины — но только после того, как та сделала добрый глоток из своего стакана с пуншем.

Ощущая себя пусть и страдальцем, но все же человеком, Одюбон отправился на нос корабля. Свежий ветерок помог ему забыть о бунтующем желудке… на время. Над головой кричали чайки. Крачка бросилась в море и вынырнула с рыбкой в клюве. Но насладиться добычей ей не удалось. На нее спикировала серебристая чайка, и крачка, не успев проглотить, выронила рыбку. Чайка подхватила лакомый кусочек, а ограбленная птица улетела попытать счастья в другом месте.

За горизонтом на юге, милях в сорока юго-восточнее дельты, находился остров Нуэва-Галисия. Сейчас над вулканом Изабелла в центре острова вился лишь легкий дымок. Когда вулкан извергался в последний раз, Одюбон был еще молодым. Он помнил, как на Новый Орлеан сыпался вулканический пепел.

Художник посмотрел на восток, в сторону вулкана Пенсакола на берегу залива. У Пенсаколы «сорвало крышку» не так давно, всего лет десять назад. Но сейчас над горой не поднимался зловещий черный столб. Одюбон удовлетворенно кивнул. Можно не тревожиться о том, что пароходу придется прокладывать путь на восток во время извержения. Когда Пенсакола начинала изрыгать пламя, реки дымящейся лавы стекали в море, отодвигая береговую линию Террановы на юг и восток. Корабли не смели приближаться, чтобы насладиться захватывающим зрелищем, потому что вулкан швырял камни на расстояние, о котором береговая артиллерия могла лишь мечтать. Большая их часть, разумеется, падала в Мексиканский залив, но кто сможет забыть «Черного принца», пробитого и потопленного в 1793 году упавшим валуном размером с корову?

«Орлеанская дева» степенно плыла на восток. Волнение на море оказалось не очень сильным; Одюбон обнаружил, что регулярные дозы ромового пунша чудесным образом успокаивают желудок. Если его и скручивало время от времени, то ром помогал Одюбону забывать о таких пустяках. А лимонный сок, напомнил он себе, предотвращает цингу.

Когда на закате пароход проплывал мимо Пенсаколы, вулкан дымился. Но дым, струящийся из конической горы, оказался, как и над Изабеллой, тонким и бледным, а не густым, черным и угрожающим.

Эдвард Гаррис подошел к Одюбону и встал рядом с ним у левого борта.

— Чудесный вид, — заметил Гаррис.

— Действительно чудесный, — согласился Одюбон.

— Удивлен, что ты не делаешь эскизы. Лучи закатного солнца окрашивают розовым облака над горой на фоне темнеющей синевы… Что может быть живописнее?

— Наверное, ничего. — Одюбон рассмеялся, немного смущенный. — Но я уже выпил столько этого восхитительного ромового пунша, что моя правая рука позабыла о своем мастерстве.

— Вряд ли я вправе винить тебя в этом, когда ты так страдаешь от mal de mer, — заметил Гаррис. — Надеюсь, когда ты в следующий раз окажешься здесь, море будет спокойнее.

— Я тоже — если этот следующий раз наступит. Я уже немолод, Эдвард, и не становлюсь моложе. И направляюсь в Атлантиду, чтобы увидеть то, что хочу, и осуществить задуманное, пока еще могу. С каждым годом земля меняется, и я тоже. Ни я, ни она не будут такими, как прежде.

Гаррис — спокойный, уравновешенный и надежный Гаррис — улыбнулся и опустил ладонь на плечо друга:

— Ты выпил, и тебе стало грустно. В тебе больше сил, чем у многих, кто вдвое моложе.

— Спасибо на добром слове, хотя мы оба знаем, что это не так. А ром… — Одюбон покачал головой. — Когда я садился на «Августа Цезаря» в Сент-Луисе, я уже знал, что это путешествие может стать последним в моей жизни. Взросление — это время начал, когда многое происходит впервые.

— О да. — Улыбка Гарриса стала шире. Одюбон догадался, какой первый раз он сейчас вспоминает.

Но художник не договорил.

— Взросление — время начал, — повторил он. — А старение… Это время окончаний, время событий, которые происходят в последний раз. И я боюсь, что это станет моим последним длительным путешествием.

— Что ж, если так, то насладись им в полной мере, — посоветовал Гаррис. — Не отправиться ли нам в обеденный зал? Сегодня подают черепаховый суп и седло барашка. — Он даже причмокнул.

Гаррис, разумеется, отдал обеду должное. Несмотря на поддержку в виде ромового пунша, Одюбон этого сделать не смог. Несколько ложек супа, вялое ковыряние в баранине и жареном картофеле, который предложили на гарнир, и художник почувствовал, что наелся до опасного предела.

— Мы с тем же успехом могли бы путешествовать вторым классом, а то и третьим, — грустно заметил он. — Разница в цене в основном за счет питания, а я не смогу оправдать потраченные на билет деньги за столом, который качается.

— В таком случае мне придется оправдывать их за двоих. — Гаррис полил соусом с бренди вторую порцию баранины. Кампанию с ножом и вилкой в руках он провел серьезно и методично, и вскоре от баранины ничего не осталось. Он с надеждой огляделся. — Интересно, что будет на десерт?

В качестве десерта подали выпеченный в форме «Орлеанской девы» пирог с орехами, цукатами и миндальной пастой. Гаррис предался чревоугодию, а Одюбон наблюдал за ним со странной улыбкой — отчасти завистливой, отчасти задумчивой.

Вскоре после обеда он отправился спать. Первый день морского путешествия всегда давался художнику тяжело, а с годами все тяжелее. Матрас оказался удобнее, чем в гостинице в Новом Орлеане. Наверное, даже мягче, чем дома. Но спать на нем было непривычно, и Одюбон ворочался некоторое время, пытаясь отыскать удобное положение. Ворочаясь, он посмеивался над собой. Вскоре ему придется спать в Атлантиде на голой земле, закутавшись в одеяло. Будет ли он и тогда крутиться? Художник кивнул. Конечно будет. Так, кивая, он и задремал.

211