Лучшее за год XXIII: Научная фантастика, космическ - Страница 11

Мы вылетели в Мумбаи на реактивном самолете компании. Это был мой первый полет на летательном аппарате. Я прижала ладони, еще хранящие выведенный хной узор моего мехнди, к стеклу, словно пытаясь ухватить каждую картину уходящего вниз Дели. Это было видение столь же божественное, как те, что я созерцала в постели Кумари Гхар, разглядывая Индию. Воистину это был подобающий богине экипаж. Но демоны, пока мы разворачивались над Нью-Дели, шептали: «Ты станешь морщинистой старухой, в то время как он едва достигнет расцвета сил». Когда лимузин от аэропорта свернул к набережной и я увидела блеск городских огней в Аравийском море, я попросила мужа задержать машину, чтобы полюбоваться и подивиться ему. Я чувствовала, как слезы выступают на глазах и думала: «В тебе та же влага». Но демоны не оставляли меня в покое: «Ты замужем за чем угодно, только не за человеком».

Мой медовый месяц был бесконечной сменой чудес: из стеклянного пентхауса открывался вид на закат над Човпатти-Бич. Мы гуляли по бульварам в новых роскошных одеждах, и звезды и божества кино улыбались нам и благословляли нас в виртуальном пространстве наших наладонников. Цвета, движение, шум, болтовня: люди, люди, люди… И за всем этим плеск и тишина и запах чужого моря.

Горничные подготовили меня к брачной ночи. Они занялись омовением и благовониями, умащениями и растираниями, они продлили поблекший уже хенный узор от ладоней к плечам, к маленьким твердым грудям и вниз, к манипурака чакре над пупком. Они вплели мне в волосы золотые украшения, надели браслеты на руки, кольца на пальцы рук и ног, покрыли пудрой мою темную кожу уроженки Непала. Они удлинили мне ресницы, обвели углем глаза и придали нолям форму тонкого цветного острия.

— Что мне надо делать? Я никогда не касалась мужчины, — спросила я, но они поклонились мне и выскользнули из комнаты, не ответив. Правда, старшая из них — высокая кумарими, как я ее мысленно называла, — оставила на моем диване невесты коробочку из мыльного камня. В ней лежали две таблетки.

Они были добры. Я ничего другого и не ожидала. Мгновение, когда я стояла, взволнованная и испуганная, на турецком ковре под ночным, пахнущим морем ветерком, колыхавшим тонкие занавески, сменилось другим, и картины из «Кама-Сутры» засияли в моем мозгу от золотого наушника и закружились вокруг, как голуби над Чандни Чук. Я взглянула на узоры, которые мои сестры из шаади вывели у меня на ладонях, и линии на коже зашевелились, свиваясь кольцами. Запах моего тела и благовоний был живым и душным. Словно кожа сползала с меня, обнажая каждый нерв. Даже легчайшие прикосновения ночного ветерка стали непереносимы. Каждый гудок с набережной вливался мне в ухо каплей расплавленного серебра.

Мне было ужасно страшно.

Потом двойная дверь в гардеробную отворилась, и вошел мой муж. Он был наряжен как могольский вельможа, в украшенном самоцветами тюрбане и в складчатом красном одеянии с длинными рукавами, выгибавшемся наружу спереди.

— Моя богиня, — сказал он.

Потом он распахнул одеяние, и я увидела, что выступает так гордо.

Сбруя из красной кожи была искусно выложена крошечными зеркальцами. Она крепилась на талии и на плечах тоже, для пущей надежности. Пряжки из золота. Я так подробно запомнила сбрую, потому что не смогла бросить больше одного взгляда на то, что она поддерживала. Черный. Тяжелый, как у коня, но с легким изгибом вверх. Складчатый, с утолщением на конце. Все это я успела запомнить прежде, чем комната развернулась вокруг меня, как душистые лепестки лотоса, и все чувства смешались в одно, и я бросилась бежать через апартаменты отеля «Тадж-Марин».

Разве я могла вообразить, чем отличается создание с аппетитами и желаниями взрослого, но с телом десятилетнего мальчика?

Слуги и одевалыцицы уставились на меня, а я бессвязно выкрикивала что-то, хватая покрывала, шали, все, что угодно, лишь бы прикрыть свой срам. Из неизмеримого далека мне слышался голос мужа, зовущего снова и снова: «Богиня! Моя богиня!»

— Шизофрения — ужасно неблагозвучное слово, — сказал Ашок. Он вертел между пальцами стебель красной розы без шипов. — Устаревший термин. Теперь это называется диссоциативными нарушениями. Даже, собственно, не нарушениями, а просто адаптивным поведением. Диссоциация. Разделение. Стать собой и другим, чтобы сохранить рассудок.

Ночь в саду датараджи Ашока. Журчит вода в каменных руслах чарбагха. Я чувствую ее запах, сладковатый и влажный. Складки занавесей удерживают смог за стеной, деревья заглушают уличный шум Дели. Я даже различаю несколько звезд. Мы сидим в открытой беседке кхатри, мрамор еще хранит дневное тепло. На серебряном тхалисе — финики сорта «меджул», халва — хрустящая от мух, сверток паан. Робот-охранник показался в полосе света из бунгало колониального стиля, скрылся в тени. Если бы не он, я готова была поверить, что мы вернулись в эпоху раджей. Время распахнулось, вспарывая воздух крыльями кабутера. Диссоциативное поведение. Механизм приспособления. Бежать по обсаженным пальмами бульварам Мумбаи, вцепившись в шаль, скрывающую брачное одеяние, в котором я чувствовала себя более голой, чем в собственной коже. Гудели такси, патлаты резко сворачивали, когда я перебегала шумные улицы. Даже будь у меня деньги на патлат — а зачем жене Брахмана грубые наличные? — я не знала бы, куда направить его. Но мое второе, демоническое «я», как видно, знало, потому что я оказалась в просторном мраморном вестибюле железнодорожного вокзала, одинокая неподвижная точка среди десятков тысяч спешащих пассажиров, нищих, разносчиков и служащих. Потуже завернувшись в шарфы и шали, я уставилась на купол красного камня раджи, как будто это был второй череп, полный ужасного осознания своей вины.